Этот своеобразный Habeas corpus act был повторен царем Михаилом Федоровичем, но его сын, царь Алексей Михайлович, как писал Котошихин, «письма он на себя ни дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим» (Котошихин. 1906. С. 126).
Юридическое установление власти царя произошло путем изменения московскими Рюриковичами порядка наследования великокняжеского престола. Изменение происходило путем все большего увеличения удела старшего сына, с одной стороны, а с другой — оказания ему предпочтения в деле передачи стола. Вехой стало завещание Ивана III, который отказал только одному Василию III 66 городов, а четверым остальным его братьям только 30. Сначала наследование шло внутри династии. Наследование осуществлялось в силу обычая, который нередко фиксировался в духовной грамоте (завещании). Нередко в духовной устанавливался порядок регентства при малолетнем наследнике. Так, например, поступил Василий III, дав регентство своей супруге Елене Глинской. Но все это время продолжается практика заключения договоров великих князей со своими родственниками (братьями и дядьями) о том, что они будут почитать великого князя в «отца место». Родовой принцип наследования престола продолжал давать о себе знать. Иоанн IV вводит новую практику — подтверждение прав на престол Земским собором. Отчасти в это время даже утверждается принцип выборной монархии на Руси, когда выбираются новые династии, таковых случаев было по крайней мере три (Годуновы, Шуйские и Романовы). Ирония истории заключена в том, что последним царем, которого формально избрали на царство, был Петр I. В то же время практика избрания Земским собором царя подкрепляет набиравшее силу положение: что престол передается только старшему сыну.
В заключение скажем несколько слов о характере власти царя Московского. Сами цари смотрели на власть как на тяжелую обязанность, которую возложил на них Бог: «Всегда бо царям подобает обозрительным бытии, овогда кротчайшим, овогда же ярым; ко благим убо милось и кротость, ко злому же ярость и мучение, аще ли сего не имея, несть царь. Царь бо несть боязнь делом благим, но злым. Хощеши ли не боятися власти, то благое твори; аще ли зло твориши, бойся, не бо туне меч носит — в месть убо злодеем, в похвалу добродеем» (Переписка. 1993. С. 19).
Однако наиболее спорной в характере царской власти является как раз деятельность автора процитированных выше строк. Его политика «вдовьей доли» (опричнины) до сих пор вызывает споры у историков. Средства, которыми она проводилась, были ужасны, хотя сама опричнина есть план окончательного уничтожения какого бы то ни было юридического, экономического, удельного и т.п. сепаратизма в России. Как очень верно заметил в свое время В.О. Ключевский, «удельный князь был крамольник, если не по природе, то по положению; за него цеплялась всякая интрига, заплетавшаяся в сбродной придворной толпе» [б. Ключевский. 1918. 2 : 163]. Только раз и навсегда уничтожив сепаратизм (вместе с его носителями), доставшийся ему в наследство, Грозный мог вздохнуть свободно. Это отлично понял немец-опричник Штаден, отметивший, что «хотя всемогущий Бог и наказал русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний Великий князь добился того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один и правит! Все, что ни прикажет он, — все исполняется, и все, что запретит, — действительно остается под запретом. Никто ему не перечит — ни духовные, ни миряне» (Штаден. 1925. С. 113).