Другим примером проявления революционной совести можно назвать широкую аналогию уголовного закона, введенную ст. 10 УК РСФСР 1922 г.: «В случае отсутствия в уголовном Кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений наказания или меры социальной защиты применяются согласно статьям Уголовного кодекса, предусматривающим наиболее сходные по важности и роду преступления, с соблюдением правил общей части сего Кодекса». С незначительными редакционными правками это положение перекочевало в ст. 16 УК ред. 1926 г. и действовало вплоть до 1960 г. до введения в силу нового УК, запретившего аналогию уголовного закона.
Как показали недавние исследования этого феномена отечественным юристом И.А. Шаповаловым, фактически революционная совесть означала возрождение архаичных форм сознания права, сопоставимого с уровнем сознания варваров эпохи Leges Barbarorum, по сути эпохи «Русской Правды»!
Вот яркий образчик проявления этой совести: «Разрешите предложить вам против царской опричнины, исходя из государственных соображений и для обеспечения спокойствия рабоче-крестьянской России следующее: офицеров жандармских, полицейских и классных чинов полиции, а также министров и т.п. высших дворян с крупными помещиками во главе, как имело до ста десятин включительно, сюда же все чины охранного отделения и тайной полиции, сгруппировать и отправить все без исключения вышеуказанные категории в Соловецкий монастырь, убрав из последнего всех монахов и попов… Лица, уличенные в агитации против СССР судом, — грузи в хлопушку Трубецкого бастиона, незачем тратить патроны» [Письма во власть. 1988. С. 419 — 420].
Еще более поразительно, что в деревнях крестьяне предлагали вернуться к таким архаичным формам следствия, как свод и гонение следа!
Закон. Закон в смысле lex был известен советской системе права под несколькими наименованиями. В смысле lex fu№dame№talis в первую очередь следует выделить советские Конституции, которые, кстати, все имели пояснения, что они являются еще и «основными законами» страны. Советское понятие конституции было довольно прагматичным. Советская доктрина восприняла классическую формулу конституции, согласно которой конституция является документом, закрепляющим на определенный временной срок соотношение классовых сил в обществе. Этой формулой обусловливались этапы конституционного развития СССР. Однако советские конституции являли собой еще и пример так называемого научного подхода. Дело в том, что большевики искренне приняли тезис Маркса о том, что созданная им идеология является единственно верной наукой. Большевики всерьез полагали, что советская система управления есть научное управление, что развитие их общества подчинено объективным законам развития. Эти законы открыты и изучены марксистской наукой, а управление в буржуазном обществе стихийно построено на игре неосознанных и, следовательно, ненаучных сил.
Советское социалистическое право согласно этой концепции тоже принимало наукообразную форму. В советских учебниках по теории права, например, совершенно серьезно утверждалось, что «социалистическое право опирается на подлинно научные знания о развитии общества, на закономерности социального прогресса» [Теория. 1969. С. 367 — 368]. Именно этим своеобразным культом наукообразности объясняется более чем странный стиль и содержание советских конституций, разительно отличавшиеся от текстов основных законов цивилизованных стран мира. Последнее, о чем следует упомянуть в связи с этим, это то, что фактически до 1924 г. нормы конституционного значения в СССР принимал не один, а несколько органов. Только в 1924 г. состоялось уточнение этого порядка, когда за Съездом Советов СССР было сохранено исключительное право определения принципов конституционного строя (ст. 2 Конст. СССР 1924; ср. п. «а» ст. 49 Конст. РСФСР 1918 г.).