Как ни парадоксально, но и это положение объяснялось недостатком самого процесса; он был инквизиционным, т.е. обвинительным, поэтому роль прокурора в современном значении этого слова на себя брал судья. Екатерининские учреждения подтвердили это еще раз, так как инквизиционные черты процесса при ней усилились.

Только по судебной реформе 1864 г. в России учреждается почти современная система прокуратуры, кроме того, становится возможным говорить вообще о деятельности последней в качестве единого целого. Данное понятие единства прокуратуры получило свое закрепление в законе: «Прокурорский надзор вверяется обер-прокурорам, прокурорам и их товарищам под высшим наблюдением министра юстиции как генерал-прокурора» (ст. 124 Уч. суд. уст.).

Прокурорский надзор начинался уже с уровня окружного съезда мировых судей (ст. 58 Уч. суд. уст.), где он был представлен должностью товарища прокурора окружного суда. В остальном полагалось иметь прокурора при каждом окружном суде и каждой судебной палате (ст. 125 Уч. суд. уст.). При кассационных департаментах Правительствующего сената состоял обер-прокурор. Помимо надзирания за законностью выносимых решений, участия в самом деле в качестве обвинителя прокуроры надзирали за законностью предварительного следствия, а также, согласно закону, наделялись правом участия в законодательстве:

«Если при решении дела судом обнаружится неполнота закона и прокурор окружного суда признает необходимым возбудить законодательный вопрос, то независимо от решения дела судом на основании уставов уголовного и гражданского судопроизводства доносит о замеченной неполноте закона прокурору судебной палаты, от коего зависит представить возбужденный вопрос на усмотрение министра юстиции» (ст. 136 Уч. суд. уст.).

Изменения в системе судебных инстанций после 1864 г.

Потрясение, пережитое страной 1 марта 1881 г., весьма негативным образом сказалось на судебных учреждениях Империи. Надо заметить, что действие Судебных уставов 1864 г. с первого же момента их осуществления подвергалось радикальной критике консервативных кругов. С одной стороны, критика эта имела концептуальную часть, состоявшую в указании на отрицательные черты суда присяжных вообще, главной из которых следует признать определенную ангажированность присяжных в зависимости от состава жюри и разбираемого дела. Давно стали хрестоматийными примеры, когда присяжные, в массе своей состоящие из крестьян и мелких собственников, крайне сурово (без малейшего снисхождения) рассматривают дела, связанные с нарушением прав собственности (особенно мелкого воровства), при этом чем незначительнее правонарушение, тем жестче решение присяжных. Наоборот, жюри, в котором преобладают представители третьего класса, особенно разбавленные интеллигенцией, крайне либерально относится к делам, связанным с государственными преступлениями и с бытовыми убийствами на почве супружеской неверности, ревности и т.п. Классическим примером абсурдности решения присяжных считается оправдание террористки В. Засулич, покушавшейся на петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова. Засулич была оправдана присяжными, несмотря на доказанность в ее преступлении прямого умысла. Таких примеров было достаточно, в связи с чем правительство вынуждено было позаботиться в 1872 г. особым актом перенести рассмотрение «политических» дел в Особое присутствие для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах.