Само слово «собственность» в русском языке довольно позднего происхождения. Впервые фиксируется его употребление в актах конца XVIII в., но это не значит, что сам институт собственности не был известен в древности. В эпоху праславянской общности наличие собственности можно фиксировать средствами исторической лингвистики на примере понятия исто древнерусского языка. Этим словом древнерусский законодатель часто обозначал имущество, данное взаймы. Знаменательнее же всего то, что в старославянском это слово означало «внутренности», «утроба», в более узком — «почки». Это крайне интересная деталь, она говорит о том, что в период архаики имущество, собственность вообще мыслятся как некое телесное продолжение собственника, его часть. Из этого можно сделать вывод, что праславянам было известно только личное движимое имущество, тот имущественный комплекс, который был неразрывно связан с человеком, поэтому это имущество часто отправляли в могилу вместе с умершим. Вещи, собственность хозяина должны продолжить свое служение ему на том свете. Недвижимость же, судя по всему, еще не имела того юридического значения, какое имеет сейчас. Таков смысл терминов славянских языков, применимых к ней: №edil№ost, spolek, hromada. Это все то, что в позднейшую эпоху будет обозначаться как: dedi№a (ст.-чех.), dziedzicto (ст.-пол.), баштина (др.-серб.), отчина (др.-рус.). Распоряжаться такой собственностью может только род, в более позднюю эпоху выделившаяся из рода патронимия — большая семья.

Праславяне находились в тесном торговом контакте с окружающим миром еще с эпохи античности. Об этом авторитетно говорят археологические данные. Трудно, конечно, предположить, насколько развит был торговый оборот между самими славянами, здесь торговля могла быть только транзитной и не выходить за пределы формы мены. Купля-продажа, несомненно, была известна праславянам, хотя бы потому, что брак заключался ими именно в этой форме.

Заключение брака, а у праславян он носил еще полигамный характер, имело две формы: умыкание жены или ее покупка. На древность умыкания указывает не только известное место в русской летописи о брачных обычаях северян, радимичей и вятичей, но и этимология современного слова «невеста». По сути это табуированное имя новобрачной, точно такое же, как современное слово «медведь». Само слово «taboo» («АльфаГаммаОмикрон» — греч., sacer — лат.) взято из языка полинезийцев и в антропологии означает «ритуальный запрет», на называние вещи своим именем в том числе. В противном случае магические или божественные силы, олицетворенные данной вещью, могут выйти из-под контроля и нанести вред назвавшему ее подлинным именем. Отчасти филиация подобных верований в современном русском языке сохранилась в выражениях типа «не поминай всуе», «не буди лиха» и т.п. Так вот, древнерусская невеста происходит от глагола с отрицательной частицей не ведати, т.е. «не знать». Буквально «невеста» — это «не ведомая», «не известная». Ее неизвестность служит надежным средством от напоминания о том, что в основе данного брачного союза лежит конфликт — насильственное похищение девушки. Не упоминая ее имя, жених гарантирован от мщения богов рода невесты! На более позднюю и, как следствие, более «прогрессивную» форму брака указывает др.-рус. вено (выкуп за невесту); ср.: wia№o (ст.-пол.), wituma (д.в.н.), weotum (др.-англ.); интересна параллель с лат. ve№um, т.е. «продажа».