Дело, впрочем, зачастую не ограничивалось площадной руганью, очевидно, в подражание первоучителям — Марксу и Ленину, для которых был характерен именно такой стиль полемики. «Опыт показывает, — писал Гурвич (известный советский юрист 20 — 30-х гг.), — что в борьбе против непрошенных прожектеров и их контрреволюционных проектов существует лишь одно действительное средство — Бутырки» [Гурвич. 1923. С. 16]. Читатель волен спросить: что вызвало гнев этого «ученого»? Оказывается, особая точка зрения первого наркома юстиции в советском правительстве левого эсера Штейнберга по поводу проекта первой советской Конституции.

К слову сказать, Бутырки — это не совсем метафора! В 20 — 30-е гг. большевики, например, практиковали следующий прием революционной перековки старой царской профессуры, оставленной ими на развод нового поколения советской интеллигенции. Перед великими пролетарскими праздниками профессора появлялись в университетских аудиториях для чтения лекций с узелками личных вещей, что называется, «шильце, мыльце и смена белья». Казалось бы, зачем? А затем, что, отчитав лекцию, гражданин профессор должен был самостоятельно в полном сознании и здравом уме отправиться в тюрьму и просидеть там в общей камере с уголовниками все время пролетарских праздников! Так, и только так, в общении с урками, по мнению коммунистов, он мог постичь азы марксизма, поменять, так сказать, свое правосознание.

В 1938 г. произошел коренной перелом в умонастроении советских юристов. В июне указанного года было проведено Всесоюзное совещание по вопросам науки советского государства и права, которое навсегда покончило с разномыслием в советской доктрине. По сути, как совершенно верно отмечал в свое время Ганс Кельзен, Вышинский — главное действующее лицо на этом мероприятии — произвел ревизию марксистского правопонимания [Kelse№. 1955. С. 125]. Вышинский выступил с заявлением, разумеется, санкционированным свыше, в котором мы находим следующие положения: «Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества» [а. Вышинский. 1938. С. 183].

Это определение Вышинского фактически предопределило путь развития советской доктрины вплоть до падения Советской власти и, что может показаться парадоксальным, спасло советскую юридическую науку от полной деградации, к которой ее вели исследования Стучек — Пашуканисов и К. Фактически Вышинский возродил в СССР одну из форм позитивизма, основанного на старом и добром буржуазном легизме, с таким блеском сформулированном небезызвестным Дж. Остином в его «Lectures o№ Jurisprude№ce». Концепция Вышинского хоть в минимальной степени, но способствовала восстановлению в СССР банальных форм законности, без которых любое общество обречено на неуправляемое, анархическое саморазложение. И хотя впоследствии заклинания хранить социалистическую законность стали частью повседневного советского ритуала, за которым продолжали существовать разные формы произвола, все же эти заклинания, освященные авторитетом права как такового (a№ sich), способствовали стабилизации правоприменительной практики в дальнейшем. Это определение сделало главное — упразднило такую злейшую форму произвола, как революционное правосознание, заменявшее советским идеологам понятие права вообще.