В летописи под 996 г. читаем: «…и умножишися зело разбои, и реша епископы Володимеру: се умножишася разбойники, почто не казниши их? Он же рече им: боюся греха. Они же реша ему: ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милованье. Достоить ты казнити разбойника, но с испытом. Володимер же отверг виры, нача казнити разбойников. И реша епископи и старцы: рать многа, оже вира то на оружьи и на кони буди, и рече Володимер: так буду. И живящее Володимер по устроенью отьню и дедню» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 126 — 127).
Как видно, первая попытка заменить действие обычного права силой государственного постановления больно ударила по государственным финансам, по финансированию вооруженных сил. Именно это, а не что-то другое заставило власть вернуться к прежнему порядку сбора вир — штрафов за уголовные преступления. В этом летописном рассказе виры упомянуты, пожалуй, впервые в русской письменной традиции. Из чего следует, что все же государство пыталось преследовать преступника не только в силу обычая.
В Московскую эпоху обычай употребляется уже в значительно меньшей степени, нежели раньше. Государство крайне заинтересовано в сохранении единства своей территории, поэтому оно упорно и жестко преследует случаи правового сепаратизма. Последнее упоминание о таких нормах — коллизионная норма о суде великого князя Московского и князя Тверского встречается только во Втором московском судебнике 1550 г. Появляются новые виды преступлений, например земская измена, которая трактуется как политическое преступление. Но и в это время сила обычая сказывается в решениях московских приказов. Вообще вырабатывается даже особая разновидность обычая как такового — так называемая практика московских приказов.
В Имперский период сила обычая не ослабевает, как могут подумать. Отчасти его сила даже крепнет, получая поддержку со стороны мировых и волостных судов. Только Советская власть, не терпящая никакого иного источника принуждения на подвластной территории, самым жестким образом борется с родовыми и прочими пережитками, в разряд которых зачисляется обычай. Борьбе с подобными пережитками были посвящены специальные главы в уголовных Кодексах союзных республик. Таким образом, обращение к самому обычаю в это время, попытка решить с его помощью вопросы, уже является преступлением, составляет corpus delicti по советскому уголовному праву.
Говоря о силе обычного права в уголовной сфере, необходимо, конечно, подчеркнуть, что своим адресатом оно имело, безусловно, те народы России, которые не вышли из состояния родоплеменной стадии развития, и многомиллионное русское крестьянство. О поддержке обычного права волостными судами мы уже говорили. Русский мiръ предпочитал решать некоторые категории преступлений непосредственно сам, предельно жестко, но зато эффективно. Исключительно жестко, например, карались такие виды воровства, как конокрадство, воровство меда (через напуск своих пчел на чужой улей); очень жестоко преследовалось колдовство. Чаще всего такого рода преступления карались самосудом — смертной казнью. В литературе, например, описаны случаи поголовного истребления цыганских таборов, промышлявших как раз конокрадством. Известен случай, когда в 1812 г. за доставку французам воза муки крестьянами был повешен их односельчанин. В то же время преступления, направленные против личности, обычным правом карались не так жестко. Впрочем, в некоторых местностях России очень долго давали о себе знать филиации кровной мести.